Кромка ярости: Рианнон

Хорошо, Там Лин. Пусть ты не поддашься обыденности, сумеешь не утратить свет Волшебной Страны – я могу в это поверить. Я вижу его отблеск в твоих глазах. Ты сам стал светом и огнем. Но ты, девушка, ты сможешь жить рядом с Пламенем? Не испугаешься? Думаешь, что достойна?

 

Дышит пламя яркое

Пеплом и золой.

Вьются змеи жаркие

В пляске огневой.

Жить среди пожарища

Хочется тебе?

Из огня да в полымя,

От беды к беде?

 

И – Там Лин становится пламенем. Но почему же мне больно смотреть на этот огонь? Почему его языки будто насмешничают надо мной? Почему я слышу этот голос… опять! «Ну и ну, Рианнон. У тебя, похоже, входит в привычку удерживать любовников силком. А я-то думал, что я один удостоился этакой чести!» Сархад. Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты.



Рианнон замахнулась на кого-то невидимого, а потом ее руки бессильно упали вдоль тела. Нить заклятия порвалась. Там Лин снова обрел свой истинный облик, чуть не сбив с ног свою спасительницу.

Они все еще крепко сжимали друг друга в объятиях, но юноша не мог оторвать взгляд от Рианнон. Ее лицо исказили гнев, ярость, боль. И одновременно она стало каким-то… очень человеческим.

«Если бы я знала вчера то, что знаю сегодня – крикнула Белогривая, – я бы сама вонзила тебе нож в сердце!»

Словно в ответ на ее слова, подул резкий ветер, фигура богини заколебалась и – растаяла вместе с обрывками тумана.

– Чудесная история. – Марх скривился, и по его тону было ясно, что он отнюдь не считает всё это чудесным. – Расскажи это любому барду, он в восторг придет. Но мне-то зачем? Не первый и не последний любовник моей матери… надеюсь, я не обязан знать всех поименно?

– История Там Лина касается и тебя.

– Я здесь при чем?

– При сестре.

Кромка мира людей: Рианнон

Дочь дерзкого мальчишки, осмелившегося бежать от меня! Часть его.

Быть может, я радовалась бы тебе, будь он мне верен.

Он бы играл на флейте для тебя, ты бы росла в волшебстве музыки… довольно! Он бросил и тебя, и меня, и я не хочу, чтобы рядом со мной было живое напоминание о предательстве этого глупца.

Живое.

Живому место среди живых.

Вот и расти в мире людей.



– Я хотела предупредить тебя, Марх. Рианнон отдаст ее тебе, как только малышка чуть окрепнет.

Тот не ответил: слишком неожиданным оказался для него такой поворот дел.

– Ты ведь будешь любить ее, Марх? Будешь заботиться о своей сестренке? Она такая светлая, такая легкая – как перышко, такая красивая – как цветок на лугу…

Король прищурился, вслушиваясь в неразличимую для смертных музыку тишины:

– Как светлое перышко… как белый цветок… Беляночка. Гвен.



…к тому времени угасли последние лучи солнца, река окуталась белой мглой, а перистые облака протянулись через небо как еще одна прядь тумана, заблудившаяся и забредшая слишком высоко. Туман жил своей жизнью, небесные и речные полотнища белой мглы свивались и переплетались, и вот уже это не туман, а длинные белые волосы… пряди гривы белой кобылицы.

Рианнон предстала перед ними в конском облике. На ее спине лежала девочка нескольких месяцев от роду, крохотные ручки цепко ухватились за гриву, а глазенки сверкали живейшим интересом ко всему вокруг.

Марх осторожно взял малышку, отцепил ее пальчики от гривы матери. Рианнон сменила облик, сказала устало:

– Спасибо, что позвал ее.

– Я? Позвал?

– Ты дал ей имя. Теперь ее судьба в твоих руках.

– Ясно.

Марху многое хотелось сказать матери, но… сын не должен осуждать. Смешно требовать от богини верности – да и кому? века назад погибшему Мейрхиону? Манавидану, который бросил ее и возненавидел Прайден? тем, кто был у нее прежде? Марх хотел сказать, что мать не должна бросать свое дитя, но – король понимал: малютке Гвен будет лучше у брата, чем у Рианнон. Так за что осуждать Кобылицу?

Марх промолчал, и Рианнон, поняв его молчание, растворилась в тумане.

Кромка туманов: Марх

О Сова из Кум-Каулойд, к тебе взываю. Знаю, что непочтительно звать тебя к себе, но только нет у меня времени добраться до тебя.

Прилети, молю. Помоги.

Помоги этой крошке, виноватой лишь в том, что родилась на свет.

Ей нужна кормилица, няня… я не знаю, кто еще.

Я умею заботиться о странах и мирах – но не о младенцах.

Она такая хрупкая… и мне страшно, как не бывало ни перед какой битвой: страшно, что это крохотное теплое тельце вдруг выскользнет из моих рук.

Глупости, конечно: я держу ее крепко. Но жутко всё равно.



Туман сгустился, принимая очертания огромной белой совы. И не одной: бесшумно маша крыльями, за ней вылетели из белой мглы еще две. Сменили облик.

Старуха, Мать, Дева. И четвертая – Дитя – у Марха на руках.

Сова из Кум-Каулойд решительно отобрала у него малышку, уверенным движением размяла ей тельце, проверяя что-то непостижимое для мужчин, отдала старшей из своих спутниц. Та стала кормить дитя.

– Дочь своего отца, – изрекла приговор Сова.

– То есть? – не понял Конь.

– Она человек. С нашим сроком жизни, но человеческой привязанностью. Ей не скользить по мирам, словно бликам луны по воде. Она пустит корни – и умрет, если ей перерубить ствол.

– Я не допущу…

– Не сомневаюсь, – кивнула Старуха. – И вот что: найди ей в мужья – человека. Из наших или из смертных – но человека. Ты понял?

– Да, госпожа. Благодарю.

Сова обернулась, взмахнула крыльями и исчезла, оставив своих спутниц с маленькой Гвен.