Десятилетняя Мила подняла свою белокурую головку к безоблачному летнему небу и, сильно прищурившись, попыталась рассмотреть ярко светившее солнце, но лишь еще сильнее зажмурила глаза. Солнечный свет обладает удивительной способностью затемнять зрение. Мила опустила голову и начала тереть глаза обеими руками, чтобы, как можно скорее, избавиться от вспыхивающих перед ней черно-красных пятен.
– Вообще-то, – внезапно раздался откуда-то сверху мягкий и слегка грустный голос дядюшки Томаса – старшего брата ее мамы, – на солнце нельзя смотреть незащищенными глазами, чтобы не лишиться зрения.
– Что значит – незащищенными? – спросила Мила, часто моргая и все еще не в состоянии увидеть дядюшку.
– Это значит, – все тем же спокойным тоном объяснил тот, – что нужно, как минимум, надеть очки с темными стеклами. У тебя еще вся жизнь впереди, ты ведь не хочешь смотреть на нее сквозь вечную черную пелену перед твоими прекрасными голубыми глазами и ничего не видеть?
– Совсем ничего?
– Совсем-совсем. Ни красоты окружающего мира, ни звездного неба над головой, ни прелести первых весенних цветов. Только черная, глубокая бездна перед глазами и больше ничего. Подумай, нужно ли тебе это, детка.
Мила, проморгавшись, наконец, и восстановив зрение, задумчиво посмотрела в добрые карие глаза дядюшки. Он стоял перед ней в своем любимом коричневом костюме и такой же темной шляпе с полями, а на его лице читалась едва заметная грустная улыбка. Интересно, подумала Мила, почему мама считает дядюшку Томаса странным, ведь он такой милый. И добрый. И он всегда очень хорошо относится к ней. Вот и сейчас он, дождавшись, когда зрение полностью вернется к Миле, выудил из кармана леденец на палочке и протянул ей. Она с радостью приняла подарок и поблагодарила дядюшку, но он в ответ лишь неловко кивнул, словно не знал, что ответить на слова ее благодарности, а потом развернулся и пошел к дому.
– Дядюшка, – окликнула Мила его, облизнув леденец. – Почему ты живешь один?
Он остановился и повернулся к племяннице, посмотрев на нее так, словно этот вопрос застал его врасплох, а потом в задумчивости почесал подбородок.
– Почему ты спрашиваешь?
– Я просто удивляюсь, почему ты живешь один, – Мила пожала плечами и приложила руку козырьком ко лбу, защищая глаза от солнца и получше рассматривая дядюшку. – Разве тебе не одиноко?
– Я… – он внимательно посмотрел на Милу и запнулся, раздумывая над ответом. Через мгновение он кашлянул, посмотрел по сторонам и сказал негромко, как будто боялся, что кто-то может услышать его. – У меня ведь есть ты. И твоя мама.
– Но ведь мы приезжаем всего раз в году. Скоро мы вернемся в Нью-Йорк, и ты снова останешься один на целый год. Мне так жаль тебя…
– Я в полном порядке, – дядюшка грустно улыбнулся и подмигнул ей. – Не переживай об этом, детка.
– Урод! – послышался вдруг с улицы крик.
– Шизоид! – раздался еще один возглас, а потом дружный смех.
Повернув головы в сторону криков, они увидели двоих проезжавших по тротуару на велосипедах подростков. Показав дядюшке неприличный жест правой рукой, мальчишки рассмеялись еще громче и умчались дальше. Мила с изумлением посмотрела им вслед, а потом перевела взволнованный взгляд на дядюшку:
– Почему они позволяют себе делать такие ужасные вещи?
Дядюшка, который до этого момента тоже с грустью смотрел вслед удаляющимся мальчишкам, тоже перевел взгляд на Милу и пожал плечами, а в его глазах мелькнул гнев:
– Иногда люди ведут себя именно так.
– Но почему же?
– Ты знаешь… Люди недалеко ушли от животных.
– Что ты имеешь ввиду?
– Я говорю о том, – дядюшка снова посмотрел в ту сторону, куда уехали мальчишки, – что люди ходят в церковь, притворяются хорошими, осуждают преступников и убийц, но сами никогда не упустят возможность сделать плохо тому, кто не в состоянии дать сдачи.
– Разве ты не можешь дать им сдачи?
– Дав им сдачи, я все равно ничему не научу их…
Мила опять ничего не поняла и открыла рот, чтобы снова спросить дядюшку, что он имеет ввиду, но тот догадался об этом и произнес:
– Ты поймешь, что я имею ввиду, когда станешь взрослой.
– Мне так жаль тебя, дядюшка… – Мила подошла к нему и прижалась к его ноге всем телом.
– Не переживай об этом, детка, – грустно ответил дядюшка и погладил ее по голове своей сухой и теплой рукой, а потом спросил. – Тебе понравился леденец?
– Не в леденце дело, дядюшка, – чуть не плача ответила Мила и еще сильнее прижалась к нему. – Я очень хочу, чтобы ты был счастлив…
(двадцать шесть лет спустя)
Заглушив двигатель, Мила откинулась назад, закрыла глаза и прислушалась к тишине. Мотор, который гудел всю ночь напролет, эхом еще отдавался где-то в глубинах ее головы. Она вдруг почувствовала навалившуюся на нее за ночь усталость и мысленно сказала себе, что именно это, наверное, и является первым признаком приближающейся старости. Заставив себя открыть глаза, чтобы не уснуть прямо в водительском кресле, Мила с интересом оглядела пустынную площадь Лонвилля. Первые лучи солнца только-только вышли из-за крыш двухэтажных домов, окружавших площадь, и возвестили Милу о начале нового дня. Она посмотрела на часы и убедилась, что уже почти семь часов, а потом еще раз огляделась по сторонам и усмехнулась, не видя никаких признаков жизни на улице. Бостон в такое время уже кишит спешащими куда-то людьми и сигналящими, застрявшими в пробках автомобилями, похожий на большой шумный муравейник, но здесь… Лонвилль, по-прежнему, оставался Лонвиллем. За те двадцать лет, что она не была в этом тихом, гостеприимном и очень уютном городке, он совсем не изменился.
Мила взяла в руки мобильник и убедилась в том, что сигнал сети полностью отсутствует, поэтому слегка раздраженно кинула его обратно в сумочку. Она не ждала ни от кого звонка сегодня, но современный человек привык к сотовому телефону так сильно, что, оказавшись без связи, испытывает примерно те же чувства, что испытывал древний охотник, оказавшийся невооруженным перед голодным львом.
Мила решила не сразу идти к дядюшке, чтобы не свалиться ему как снег на голову в столь ранний час. Пусть он проснется и приведет себя в порядок, а потом уже я заявлюсь, так она рассудила. Последний раз они виделись ровно двадцать лет назад, когда ей было шестнадцать и она доучивалась в школе. Интересно, каким он стал? Она помнила его нелюдимым и замкнутым человеком с добрыми глазами и грустной улыбкой на лице. Он всегда носил коричневый костюм и занашивал его до тех пор, пока тот не начинал блестеть от въевшейся в него грязи и насквозь не пропитывался потом и другими запахами, и лишь тогда, когда неприятный аромат от дядюшки тянулся за ним плотным шлейфом, он относил его в химчистку, чтобы достать из шкафа точно такой же коричневый, но пока еще чистый костюм и надеть его на себя еще на полгода. Дядюшка никогда не отличался особой любовью к опрятности и чистоте, чем очень сердил свою сестру – маму Милы, и вызывал насмешки и издевки окружающих. На чистоту одежды он не обращал никакого внимания и искренне считал это ерундой, которой не стоит лишний раз забивать себе голову, учитывая тот факт, что всего каких-то сорок тысяч лет назад люди носили на себе шкуры животных и совсем не переживали об отсутствии химчисток, но ничего – мир выстоял. Ботинки дядюшки не знали, что такое чистящий крем, он преданно носил одну пару обуви по несколько лет, и менял их только тогда, когда они, насквозь пропитанные пылью и грязью, с начисто стертым каблуком начинали разваливаться прямо на его ногах.
Несмотря на все это Мила очень любила его, когда была маленькой, ведь он всегда был очень добр к ней, но со временем их пути разошлись. Она окончила школу, переехала в Бостон и поступила в колледж, потом в университет, после окончания которого приступила к медицинской практике врача-акушера. Жизнь закрутилась в делах и заботах, а на воспоминания о дядюшке совсем не оставалось времени. Только мама беспокоилась о нем и исправно навещала каждый год. Они были родными братом и сестрой и оба родились в Нью-Йорке, где у их отца с матерью имелась в собственности небольшая парикмахерская в Северном Манхэттене. Томас рос умным, способным, но очень застенчивым и замкнутым мальчиком. Большим шумным компаниям он предпочитал чтение книг и познавательных журналов в одиночестве. Обладая кротким и спокойным характером, он, в то же время, сторонился заводить новые знакомства и не поддерживал никаких отношений даже с коллегами по работе, с противоположным полом его дела обстояли не лучше. В двадцать с небольшим лет, будучи работником метрополитена, он уволился, продал небольшую квартиру в Бруклине, закрыл скромный счет в банке, доставшийся ему от покойного отца и перебрался жить в Лонвилль. Мама никогда не понимала и не одобряла этого решения и, навещая его каждый год, она всеми силами уговаривала его вернуться обратно и не прозябать в отдаленном сонном городке, но дядюшка был непреклонен. Он говорил, что именно в Лонвилле чувствует себя по-настоящему счастливым и предпочитает тишину собственного сада шумным улицам Нью-Йорка.
Но Мила после окончания школы больше не составляла компанию маме в этих поездках. Она так увлеклась собственной жизнью и заботами, что даже забывала передать дядюшке привет или какой-нибудь дешевый сувенир из Бостона, а одна только мысль о поездке в Лонвилль, чтобы проведать своего странноватого дядюшку, вызывала на ее лице легкую брезгливую улыбку. Мамы не стало почти десять лет, болезнь забрала ее слишком рано и с тех пор Мила не слышала о дядюшке ровным счетом ничего. По правде сказать, направляясь в Лонвилль, она даже не знала, жив ли он еще.
Вынырнув из воспоминаний и грустно вздохнув, Мила почувствовала, что ей просто необходимо выпить хоть немного горячего кофе, чтобы взбодриться, а заодно предаться воспоминаниям о том, как в детстве они с мамой гуляли по тихим, чистеньким, милым улочкам этого замечательного городка или о том, как дядюшка с грустной улыбкой вручал ей очередной леденец, когда она играла на заднем дворе или на передней лужайке перед его домом.
Интересно, оказалась бы она в Лонвилле, если бы не тяжелый развод с мужем? Поздний брак не принес ей счастья и через шесть лет мучений и взаимных претензий, развалился сам по себе, требуя от супругов лишь документального подтверждения окончания своего существования, что и произошло на прошлой неделе. Детей они завести не успели, поэтому, оставшись совершенно одна, Мила почувствовала себя очень одинокой и впервые, пожалуй, за последние двадцать лет вспомнила о дядюшке. Ей не столько хотелось навестить его, сколько просто переключиться, отвлечься и побыть некоторое время где-нибудь на краю земли, вдали от забот. Лонвилль казался для этого идеальным местом. Она посмотрела на свое отражение в зеркале заднего вида и с некоторым сожалением заметила мелкие, едва заметные морщинки у глаз. Интересно, подумала она, эти морщинки появились благодаря бессонной ночи, проведенной за рулем, или я просто старею?..
Мила почувствовала вдруг легкое головокружение и поскорее, чтобы не уснуть прямо в машине, открыла дверь и с великим наслаждением вышла на прохладный утренний воздух, а потом потянулась и зевнула. Проведя последние десять часов за рулем, она только сейчас, выпрямившись в полный рост, почувствовала, как сильно затекло ее тело. Протерев лицо быстрыми короткими движениями ладоней вверх-вниз, Мила еще раз оглядела небольшую площадь со сквериком в центре, и улыбнулась, убедившись в том, что за двадцать лет, прошедших с тех пор, как она была здесь в последний раз, в Лонвилле ничего не изменилось. Осознавать это ей было очень приятно, по крайней мере, она не чувствовала себя здесь чужой. Здорово, что в мире еще есть место, которое знакомо с ранних лет, и что оно остается точно таким же, каким и было, словно ты просто отмотал время назад и вернулся в беззаботное и беспечное детство. Разглядывая маленькие аккуратные домики вокруг площади, в каждом из которых располагался какой-нибудь, пока еще закрытый, благодаря раннему часу, небольшой магазинчик или аптека, Мила не могла не улыбнуться еще раз – все точно так же, как было двадцать лет назад, будто она сделала шаг назад во времени. Лонвилль, судя по всему, как и любой другой маленький отдаленный городок, владел искусством сопротивления изменениям в жизни остального мира.
– Доброе утро, – раздался рядом чей-то приятный бас.
Мила обернулась и с некоторым удивлением посмотрела на мужчину средних лет, который, широко улыбаясь, шел мимо по тротуару.
– Доброе утро, – ответила она, но было слишком поздно, мужчина уже скрылся в маленьком переулке.
Все еще чувствуя легкое головокружение, Мила повернулась и задумчиво направилась через площадь к домикам с магазинчиками, с интересом оглядываясь по сторонам. Она так отвыкла от того, что незнакомые люди могут быть вежливыми и дружелюбными. Незнакомцы в маленьких городках более общительны и дружелюбны, чем настоящие друзья в Бостоне, и потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к этой разнице, если, конечно, она останется здесь больше, чем на несколько дней. Ей очень хотелось задержаться здесь на несколько дней, но пока что она решила ничего не загадывать.
Единственным открытым в столь раннее время заведением на этой стороне площади было маленькое кафе с резным крылечком и маленьким колокольчиком над входом. Это то, что мне нужно, с улыбкой подумала Мила и, замерев перед входом, внимательно осмотрела деревянные ступеньки. Мама часто водила ее в это кафе много лет назад. Вспомнив об этом, Мила покачала головой, осознавая, как же давно это было. Двадцать лет назад. Но как вчера. С ума сойти. Как же скоротечно время и как оно разгоняется из года в год и несется все быстрее и быстрее, неумолимо приближая каждого из живых существ в мире к линии финиша, за которой нет абсолютно ничего. Легкая дрожь пробежала по ее телу. Значит, морщинки у глаз – это, все-таки, не из-за дальней дороги.
Мила вздохнула и огляделась по сторонам. В дальнем конце площади неспешно шла куда-то какая-то женщина в светлом платье и чепчике. Она несла в руке что-то наподобие пустой авоськи и, судя по всему, никуда не спешила и ни о чем не беспокоилась. Глядя ей вслед, Мила не могла с легкой завистью не подумать о том, что, возможно, совершила большую ошибку, выбрав для жизни Бостон. В конце концов, оправдывает ли себя стресс существования в большом городе, сопровождающий каждого жителя практически постоянно, если можно жить абсолютно счастливой жизнью в медленном и безмятежном темпе, вдыхая в грудь чистый воздух? Откуда у людей, живущих в мегаполисах, возникает желание заработать кучу денег, и стоят ли все эти деньги того, на что потом тратятся? Кинотеатры, фитнесс-центры, СПА-салоны, рестораны, помощь психолога… К чему все это? Разве в этом заключается смысл жизни и простое человеческое счастье?
А может, дядюшка был прав, перебравшись в Лонвилль из Нью-Йорка? Может быть, обладая прозорливым умом, а дядюшка однозначно обладал именно таким умом, он в двадцать пять лет понял то, о чем многие начинают догадываться только в старости? Повернувшись спиной к маленькому кафе, Мила снова оглядела площадь и маленький скверик в центре, приходя к мысли о том, что Лонвилль – это именно то место, куда она хотела бы когда-нибудь перебраться насовсем и купить хороший маленький дом, чтобы спокойно встретить старость.
Полная философских размышлений, Мила вошла кафе и запах свежей выпечки вперемежку с ароматами крепкого кофе мгновенно вызвали у нее легкое головокружение. Даже самые лучшие кафе Бостона не смогут похвастаться таким прекрасным запахом. Запах улицы, машин и огромного количества людей обязательно убьет даже самый свежий и насыщенный аромат, но здесь, в Лонвилле, все по-другому. Миле уверенно могла сказать, что именно так пахло это кафе ровно двадцать лет назад, и от этой мысли ей стало очень хорошо и комфортно, она чувствовала себя в своей тарелке.
Толстяк в белом колпаке за прилавком дружелюбно оглядел ее, поправил на носу пенсне и поздоровался. Мила улыбнулась ему в ответ и заказала себе кофе с булочкой, изо всех сил пытаясь вспомнить, тот ли это толстяк, который стоял тут двадцать лет назад, но уверенности в ее предположениях не было, все-таки, двадцать лет – слишком большой срок для того, чтобы помнить в лицо каждого постороннего продавца кофе. Толстяк, тем временем, возясь со своими кухонными пожитками и приготавливая заказ, который сделала Мила, сказал своим медленным басом:
– Давненько не встречал посторонних в нашем сонном царстве! Это ваша огромная черная машина стоит на той стороне площади?
Мила скромно подтвердила его догадку, и толстяк одобрительно кивнул головой, а потом добавил:
– Вы правильно сделали, что остановили свой выбор именно на моей кафе, милая леди! Во всем Лонвилле вы не сыщете никого, кто готовил бы кофе лучше меня, уверяю вас, особенно учитывая то, что в нашем захолустном городишке, больше нет ни одного кафе! – он расхохотался, довольный своей гениальной шуткой.
Мила не смогла сдержать улыбку и сказала:
– Запах ваших булочек разносится за много миль от Лонвилля, поэтому я просто не смогла проехать мимо!
Толстяк самодовольно кивнул, ему, явно, понравился этот комплимент, а потом дружелюбно спросил:
– То есть, вас именно поэтому занесло в наш унылый скучный городишко?
– Собственно, не только поэтому. Я приехала из Бостона навестить дядю, которого, вы не поверите, не видела уже двадцать лет… С ума сойти… Он живет в Лонвилле.
Услышав эти слова, толстяк замер и с неподдельным удивлением уставился на Милу, подняв брови и в задумчивости почесав свой гладко выбритый подбородок. Он, явно, не ожидал такого ответа, и Мила почувствовала себя очень неловко.
– Вы в порядке? – осторожно спросила она, глядя на его задумчивый взгляд.
– Все прекрасно, – словно очнувшись, ответил он и снова внимательно посмотрел на Милу. – Извините, я просто был удивлен ответом, вот и все. Лонвилль очень маленький город в котором все друг друга знают. Вы не возражаете, если я спрошу, как зовут вашего дядю?
– Вам не стоит извиняться, – улыбнулась Мила. – Его зовут Томас Дункан.
– Я так и думал, – растерянно протянул толстяк и снова почесал подбородок, с беспокойством глядя на Милу. – Теперь все понятно. А как вас зовут, скажите?
– Мила, – ответила она. – Мила Дункан.
– Мила? – он пристально посмотрел на нее, как будто что-то в ее ответе действительно заставило его задуматься. – Так… Так вы его племянница? Маленькая Мила, девочка, которая… Которая хотела стать врачом?
– Я… – начала было Мила и запнулась, искренне удивленная его вопросом. – Я стала врачом, как и хотела… Дядя говорил обо мне?
Толстяк проигнорировал ее вопрос, он лишь нахмурился и строго спросил:
– А зачем вы приехали его навестить? Вы думаете, он в этом нуждается?
– Простите, но… – начала было Мила, чувствуя, что от прежнего дружелюбия толстяка не осталось и следа, но он не дал ей договорить и добавил сварливым, слегка раздраженным голосом:
– То есть, все эти долгие двадцать лет он был вам не нужен, а теперь вдруг вы решили ни с того, ни с сего, проведать его? С чего бы это? И вы наивно полагаете, что он будет рад этой встрече?
– Простите, но…
– Вот ваш кофе, – толстяк бросил взгляд на настенные часы, а потом снова раздраженно поглядел на Милу, протягивая ей бумажный дымящийся стаканчик с крышкой. – Уходите сейчас же, я не желаю с вами разговаривать!
– Но…
– Вы ведь в состоянии выпить кофе и съесть булочку снаружи моего прекрасного заведения, а потом навсегда убраться из нашего милого городка, не так ли?
Мила даже не нашлась, что ответить на столь неслыханную грубость, поэтому, искренне не понимая, что могло так сильно повлиять на изменение в поведении толстяка, пробормотала слова благодарности и, взяв в руки горячий стаканчик, направилась к выходу.
– Вам нечего делать в Лонвилле, – услышала она за спиной его строгий, полный презрения голос. – Не задерживайтесь здесь. Уверяю, ваш дядюшка Томас счастлив и без вас!
Не поворачивая головы, Мила почти бегом выбежала на улицу и постаралась, как можно быстрее отойти подальше от этого негостеприимного кафе. Уже потом, пересекая площадь, она замедлила шаг и оглянулась, пытаясь понять, чем могла так разгневать этого, поначалу показавшегося ей добряком, толстяка. Она уселась на резную деревянную лавочку в скверике и приготовилась выпить кофе, поймав себя на мысли о том, что Лонвилль не такой уж милый и дружелюбный городок, каким казался ей в детстве. Словно в подтверждение ее мыслей, мимо прошла какая-то женщина и с презрением посмотрела на Милу холодными, рассерженными глазами.
Почувствовав непреодолимое желание спрятаться, Мила вскочила со скамейки, быстро пересекла площадь, заперлась в машине и уже только тогда смогла немного успокоиться, почувствовать себя в безопасности и сделать глоток начавшего потихоньку остывать кофе, который, и правда, оказался очень даже недурен.