Пятнадцать месяцев назад Эрнест приехал из Лондона в Ниццу, на похороны своего наставника и названного отца, и встретил Соломона. Той же ночью они оказались в постели… и с тех пор были почти неразлучны, если не считать двух недель, проведенных Эрнестом в плену у Райха. А месяц назад, во время трудного, невыносимого объяснения, вскрывшего тайну принца и короля, Эрнест сквозь слезы признался ему, что никогда не переставал любить Жана… что благородный королевский профиль врезан в его сердце алмазом вассальной верности… А самое главное, что после похорон Шаффхаузена он собирался рискнуть и поехать в Кабри, в надежде встретиться с Марэ или хоть что-нибудь узнать о нем - но не сделал этого, потому что Соломон заступил ему дорогу, уловил в свои объятия, как в золотую сеть, усмирил боль и подарил еще одну любовь, и надежду на новое счастье…

Эрнест так и сказал - “еще одна любовь”, Соломон точно запомнил. Не новая, не другая, то есть - не заменившая прежнюю, но поселенная рядом с ней. Должно быть, на правах приживалки или дублерши, пока король отсутствует или отвлечен на что-то другое.

Мог ли Соломон Кадош согласиться с такой незавидной ролью?.. С ролью “мужа королевской фаворитки”, осыпаемого милостями, но второго, всегда второго? С ролью столь же выгодной, сколь и смешной? Положа руку на сердце - мог… Мог, но не хотел. Ни за что. Даже под угрозой собственной смерти… которая, судя по всему, и так не заставит себя ждать...

{“Кто между войной и позором выбирает позор - в конце концов получает и войну, и позор”.}

Эту истину Кадош усвоил еще школьником, и что бы ни случалось с ним в жизни, как бы ни были сильны и могущественны его противники, никогда, никогда не выбирал позор. Но сейчас, отказавшись от позора, он не мог выбрать и войну - потому что с ним никто не воевал… во всяком случае, генеральное сражение, что Соломон пытался навязать королю, тот выиграл без единого выстрела, попросту явив себя во всем блеске физической и душевной красоты, необычайной доброты и благородства… Да еще и показал личным примером, как можно любить принца без надрыва и насилия, как можно уважать его чувства, и с полным доверием давать ему свободу…

Сид восхищался этим примером, как восхищался бы превосходством отца или совершенством Бога, если бы верил - но понимал, что сам не может соответствовать. Не может… и не хочет. Да и потом, разве бесконтрольная свобода не таит в себе зло, разве не ведет к гибели, разве не об этой губительной силе чрезмерной свободы была и сегодняшняя пьеса?.. Любовь требует жертв, и свобода требует жертв, зачастую еще более кровавых. На королевской охоте кто-то должен быть и оленем, чью тушу поджарят и съедят на пиру. А в драме, что разыгралась между ними троими, взойти на костер или пасть под копьем предстоит не Гансу-дурачку, и не оленю, а ему, Соломону Кадошу.

Так начертано, так предрешено… и это был тупик, полный тупик. Если не произойдет чуда, и Эрнест, проснувшись от его поцелуя, как зачарованный принц, не согласится уехать с ним в Париж.

Но сейчас Эрнест спал, глубоко и крепко, уткнувшись лицом в подушку, и не слышал обращенных к нему признаний и молений, не чувствовал горьких слез, капающих на его плечи, и лишь безмятежно улыбался, когда Соломон целовал его и крепче сжимал в объятиях.

***

Они еще дважды занимались любовью - глухой ночью, в полусне, медленно и нежно, обоюдно смакуя каждый поцелуй, даря друг другу самые ласковые, чувственные касания, заменявшие слова, и ранним утром, разбуженные солнцем, пением птиц в саду и запахом подгоревшего кофе. Соломон вышел в ванную, сонный Эрнест последовал за ним, но всего через несколько минут они ввалились обратно, сцепившись руками, прижавшись бедрами, задыхаясь от страсти и, целуясь как дикари в экстатическом трансе, обрушились на постель…

Короткое соитие стало таким бурным и для обоих разрешилось оргазмом такой силы, что им долго не удавалось восстановить контакт с реальностью. Растянувшись на скомканных влажных простынях, Эрнест и Соломон то ли дремали, то ли грезили, и, потрясенные пережитым, не могли выговорить ни слова.

Деликатный стук в дверь стал первым обыденным сигналом, дошедшим до сознания Кадоша, и он, смутно припомнив, что накануне просил коридорного разбудить его в восемь утра и принести поднос с завтраком на двоих, нащупал на стуле халат и собрался встать…

- Куда ты?.. - пробормотал Эрнест и поймал Сида за руку с явным намерением помешать покинуть их общее ложе. - Такая чертова рань…

От этого детского жеста, от этого капризного шепота, от вида прекрасного лица, знакомого в каждой черточке, утомленного и бледного, но счастливо-расслабленного, сердце Соломона зачастило и переполнилось острой, болезненной нежностью, а глаза налились слезами… Чего бы он только ни отдал, на что пошел бы, чтобы Эрнест каждое утро из остатка жизни вот так же ловил его за руку, не позволял вставать и капризничал, но лишь с ним проводил свои ночи, лишь о нем думал среди дневных забот, лишь ему посвящал вечера, и лишь его одного любил!.. Ничем и никем, никогда он не хотел обладать так же сильно, как этим своенравным мальчишкой, Принцем ветров и облаков, месье Весенней погодой, вечно юным Питером Пэном, с буйным невыносимым характером, смягченным добрым и отзывчивым сердцем… пожалуй, даже слишком добрым и отзывчивым… это сердце понятия не имело о правилах, оно билось как хотело и для кого хотело, жило лишь по своим законам. И ему было плевать на желание Соломона Кадоша владеть им единолично.

- Я… я сейчас… принесу нам кофе…

- К черту кофе… иди ко мне… - Эрнест приподнялся и обнял его за шею, потянулся за поцелуем, как ни в чем не бывало, и Соломон на секунду позволил себе поддаться сладкой иллюзии… поверить, что чудо произойдет. Он прижал мужа - пока еще мужа - к своей груди, откинул с его лица темные пряди, мешавшие увидеть глаза, и требовательно, строго спросил:

- Ты поедешь со мною в Париж? Сегодня?

- В Париж сегодня?.. Но…

- Ты не поедешь.

- Я… Сид… просто не могу, я ведь должен…

- Достаточно. Не продолжай. Я понял.

- Что ты понял?.. - выражение лица Эрнеста стало растерянным, взгляд - испуганным, а у Сида наглухо сжалось горло и заломило сердце… верить в чудо было глупо, он ждал подобного ответа, но, получив его, ощутил себя вздернутым на виселице. Нужно было увеличить расстояние между ними, увеличить как можно скорее, и Соломон порывисто встал:

- Я понял, что здесь у тебя есть более важные… занятия. И люди.

- Сид!

- Пусти меня, я должен открыть дверь… - в самом деле, стук повторился, теперь более настойчиво. Соломон завязал пояс халата и вышел в крошечную прихожую.

Пока он общался с коридорным, давал ему на чай и забирал поднос с кофе и круассанами, Эрнест чертыхнулся, вскочил с кровати и сердито ушел в ванную. Ему тоже нужно было время, чтобы взять себя в руки и обуздать разочарование и гнев. Он - наивный дурак! - считал их главную проблему с Сидом разрешенной, все остальное можно было отнести к разряду деталей, орнаменту, и для него было крайне неприятным сюрпризом, что после такой ночи Соломон снова принялся за свое.

{“Ну что он за человек, царь Соломон!.. Не человек, а хронометр… и наредкость тупой хронометр, как подумаешь!..”} - Эрнест тщательно умывался и приводил себя в порядок, но сквозь зубы продолжал ругаться, вслух, очень надеясь, что Соломон его слышит:

- У меня же, черт побери, работа!.. Можно подумать, что я тут прохлаждаюсь… Мы, твою мать, сделали отличный спектакль, и это было нелегко!.. Я что, должен просто послать свои дела в одно место?! Мои дела, как всегда, не важны, потому что “это ведь не операции”, так, что ли?.. А ничего, что на меня рассчитывают, что я подведу кучу людей - подведу Жана - что меня, если я вот так сбегу со второго дня фестиваля, посчитают "девочкой на шаре"... и больше никогда никуда не пригласят?.. Я же не на другую планету улетаю!.. И почему кое-кому нельзя раз в жизни бросить свои дела, и просто побыть на празднике, просто порадоваться жизни, в конце концов - познакомиться поближе?.. Ну почему из всего нужно делать драму?!

Соломон, конечно же, все слышал. Каждое возмущенное слово Эрнеста вонзалось ему в мозг, как дротик в игре дартс. Он стоял рядом с дверью в ванную, положив ладони на стену и уперевшись лбом в прохладную поверхность, и жалел, что не может размозжить себе голову и разом решить все проблемы. Он был хорошим игроком и в шахматы, и в покер, и знал, как развернуть ситуацию в свою пользу… Достаточно было войти, схватить Эрнеста за плечи, встряхнуть и заставить слушать себя. И сказать все начистоту, сказать все как есть: